ПАНПУШКО/Мих.Арт.Академия.ЗАВОДСКОЕ ПРИГОТОВЛЕНИЕ ПИРОКСИЛИНА и НИТРОГЛИЦЕРИНА,СПб тип.ТРАНШЕЛЬ1890г

РЕДКОСТЬ.ПРИЖИЗНЕННОЕ ИЗДАНИЕ. Панпушко, Семен Васильевич (1856-1891).

Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина / Сост. С.В. Панпушко, репетитор Михайловской артиллерийской академии и училища, преподаватель Пажеского Его Императорского Величества корпуса и 1-го Военного Павловского училища. - Санкт-Петербург : тип. и хромолит. А. Траншель, 1890г. - XIV, 175 стр., 63 листа чертежей; увеличенный формат: 26х18см. СОСТОЯНИЕ на ФОТО(все листы и чертежи на месте).ДОСТАВКА ЛОТА в ДРУГОЙ РЕГИОН-ПОЧТА РОССИИ.                                                                      Еще находясь в солдатчине, Панпушко увлекся главным делом своей жизни и изучил все известные в то время книги о взрывчатых веществах.

Потом, с большим запозданием, ему присвоят, наконец, первый офицерский чин. Потом будет блестящее окончание артиллерийской академии, стажировка в Германии, научные исследования, собственные книги и статьи, звание действительного члена Русского физико-химического общества и Императорского русского технического общества, преподавание сразу в четырех военно-учебных заведениях Петербурга.  В 1890 г. ПАНПУШКО издает блестящий труд «Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина» (СПб.), удостоенный по присуждению артиллерийской академии Михайловской премии(принят как диссертация на звание штатного преподавателя артиллерийской академии). В эту книгу Семен Васильевич включил и сделанные им по поручению начальства замечательные «соображения» по поводу предполагавшейся тогда постройки в Петербурге пироксилинового завода.  "Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина" - это научное и техническое пособие, которое подробно описывает процесс и технику производства пироксилина и нитроглицерина на промышленных заводах.

Книга начинается с обзора истории и основных свойств этих взрывчатых веществ. Далее автор рассматривает различные методы получения пироксилина и нитроглицерина, включая химические реакции, сырье и реагенты, необходимые для производства.
Особое внимание уделяется техническим аспектам процесса производства. Автор описывает структуру и оборудование заводов, необходимое для производства пироксилина и нитроглицерина. Он также рассматривает технологические процессы, методы контроля качества и безопасность в процессе производства.
В книге приводятся подробные схемы и рисунки, которые помогают визуализировать процесс производства и оборудование. Кроме того, автор предоставляет информацию о нормативно-правовом регулировании и требованиях к безопасности при производстве и хранении этих веществ.
"Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина" является важным ресурсом для специалистов в области химии, взрывного производства и безопасности. Эта книга может быть полезна как исследователям, так и практикующим работникам заводов, занимающихся производством этих важных химических веществ.В книге представлено описание только производственного приготовления пирокслилина и нитроглицерина/динамита и нет описания ни свойств этих взрывчатых веществ,ни их употребления.                                                                                   ДЛЯ СПРАВКИ: ПАНПУШКО,СЕМЕН ВАСИЛЬЕВИЧ(1856-1891)— русский химик-артиллерист, преподаватель Михайловской артиллерийской академии и училища, погиб при снаряжении 6-дюймового снаряда мелинитом.Панпушко, Семен Васильевич, писатель, химик; родился в Петербурге 15-го мая 1856 года, был сыном генерал-майора Василия Артемьевича П. (род. 1814, † 1893 г.). Получив воспитание в Нижегородском кадетском корпусе и во 2-м военном Константиновском и Михайловском артиллерийском училищах, П. был произведен младшим фейерверкером в 35-ю артиллерийскую бригаду, из вольноопределяющихся, чему поводом послужило обвинение его в одном проступке против дисциплины (в котором, как оказалось позже, он не был виноват). Вскоре (1875 г.) П. был произведен в подпоручики с переводом в 28-ю артиллерийскую бригаду, а вскоре — в Кронштадтскую крепостную артиллерию.

Поступив затем в Михайловскую артиллерийскую академию, П. кончил в ней курс в 1880 г. и, как первый по выпуску, был записан на почетную мраморную доску и получил денежную премию имени генерал-лейт. Цебрикова. Вслед за этим С. В. поступил на Петербургский орудийный завод, а затем в Петербургский арсенал.

Еще будучи в училище, П. особенно полюбил химию, которой занимался непрестанно и по выпуске из академии он посещал ее химическую лабораторию, а потом, воспользовавшись 4-месячным отпуском, отправился на свои средства за границу, в Висбаден, где и работал с большим успехом над производством химических анализов в лаборатории проф. Фрезениуса. В 1882 г. П. занял место репетитора химии в артиллерийской академии, а 1-го сентября 1887 г. получил командировку за границу на 1 год. Посетив Германию, Бельгию, Францию, Англию, Италию и Австрию, П. осматривал пироксилиновые, динамитные и пороховые заводы и особенно занимался изучением свойств и приготовления различных взрывчатых веществ, а в Париже работал в лаборатории известного русского специалиста по термо-химии Лугинина. По возвращении из командировки П. занялся обработкой накопленных им сведений, и в 1890 г. выпустил замечательную работу «Заводское приготовление пироксилина и нитроглицерина» (СПб.), удостоенную по присуждению артиллерийской академии Михайловской премии. В эту книгу С. В. включил и сделанные им по поручению начальства замечательные «соображения» по поводу предполагавшейся тогда постройки в Петербурге пироксилинового завода. Равным образом, по поручению начальства П. постоянно исполнял различные ученые работы; так, напр., он делал опыты над влиянием влажности на различные пороха, заключенные в разного рода укупорки; исследование различных бездымных порохов, анализ селитряных земель, доставленных из Закавказья, рассматривал по поручению Артиллерийского Комитета сочинения, касавшиеся изобретений и предположений по части взрывчатых веществ и т. п. В 1890 г. он снова был командирован за границу и провел 6 недель во Франции, изучая требования, которым должен удовлетворять пироксилин для выделки бездымного пороха. В 1891 г. П. без всякого экзамена, единственно в силу оказанных им успехов был признан конференцией артиллерийской академии имеющим право на преподавание технологии взрывчатых веществ и был утвержден штатным преподавателем Михайловской академии и училища. Занимаясь крайне опасными опытами над снарядами, начиненными меленитом, П. 28-го ноября 1891 г. производил стрельбу на Главном артиллерийском полигоне, причем сам заряжал орудие; вследствие незначительной неловкости меленитная 6-дюймовая бомба взорвалась в руках С. В., и он был убит на месте с тремя бывшими около него солдатами. Смерть его вызвала большое сожаление всех, знавших П. и как замечательного ученого, и как редкого человека. Погребен он в Царском Селе, на городском (Казанском) кладбище. П. имел чин штабс-капитана и числился по гвардейской пешей артиллерии. Он состоял также преподавателем в Пажеском корпусе.

П. напечатал еще статью «Об уравнениях, применяемых при не прямых анализах» — доклад, читанный в Русском физико-химическом Обществе (в журнале этого Общества и в «Zeitschrift für analytische Chemie») и издал: «Сборник задач по химии с объяснением их решений. С приложением таблиц и чертежа кривых растворимости» (СПб., 1887) и курс своих лекций по общей части взрывчатых веществ — учебное издание, не выпущенное в продажу.(«Артиллер. Журнал» 1891 г., № 12, стр. 29—34; «Новое Время», 1891 г., № 5663; «Русский Инвалид» 1891 г., № 260; Архив Департамента Герольдии (метрик и рождения); некр., составл. Г. Забудским. СПб., 1891.)

Панпушко-талантливый ученый-артиллерист, химик, крупный специалист по взрывчатым веществам, настоящий фанатик своего дела и человек выдающихся личных качеств. Посвятив всего себя службе Отечеству, ежедневно рискуя головой, он вел почти монашеский образ жизни. Есть мнение, что Панпушко сознательно отказался от создания семьи, дабы жена и дети не отвлекали его от работы.Панпушко имел безупречную репутацию и пользовался уважением всех, кто его знал. Он преподавал в ряде учебных заведений, включая Михайловское артиллерийское училище и Михайловскую артиллерийскую академию, которые окончил сам, и был любим своими учениками. Всецело преданный военному делу, Семён Васильевич, как все подвижники, был неприхотлив и слыл чудаком. Он не пил вина, не курил, не играл в карты. Скромный в прочих расходах, Панпушко не жалел денег на книги и собрал большую библиотеку, которой очень гордился и дорожил. (Впоследствии она была передана Михайловской артиллерийской академии.) Стремясь оптимизировать свой быт, Семён Васильевич вычислил, что для поддержания жизненных сил ему будет достаточно четырех бутылок молока и двух фунтов хлеба в день, и перешел на этот рацион питания. Он словно чувствовал, что судьба отвела ему слишком мало времени, и не хотел тратить его на пустяки. Чувствовал – и не ошибся.

28 ноября 1891 года гвардейской артиллерии штабс-капитан Панпушко был убит при взрыве снаряжаемой мелинитом 6-дюймовой бомбы. Трагедия произошла в мастерской на Главном артиллерийском полигоне. Вместе с Семёном Васильевичем погибли три его помощника. Канониры Осип Виноградов и Пётр Шавров скончались, по-видимому, мгновенно, а лабораторист-бомбардир Василий Егоров, которому взрывом оторвало обе ноги, – через несколько минут. Последний, если верить вышеупомянутому некрологу, еще успел спросить, жив ли капитан. Узнав, что Панпушко погиб, Егоров сказал: «Жаль, очень жаль, хороший был офицер», после чего впал в забытье.

Троих солдат похоронили с воинскими почестями на Пороховском кладбище, рядом с памятником погибшим пороходелам, который был открыт годом ранее. В 1892 году «старанием членов Главного артиллерийского управления, Главного полигона и команды его» (цит. по: Исторические кладбища Петербурга. Справочник-путеводитель / сост. Кобак А. В., Пирютко Ю. М.) на братской могиле артиллеристов была установлена каменная горка с изящным металлическим крестом. Это надгробие сохранилось до наших дней.

Похороны самого Семёна Васильевича Панпушко, как сказано в некрологе, «были явлением, выдающимся по всеобщему искреннему сочувствию, и вполне отвечали его заслугам и личности». 1 декабря запаянный металлический гроб с останками покойного был доставлен с полигона в Сергиевский всей артиллерии собор. (Этот храм, утраченный в 1930-е, находился у пересечения Литейного проспекта и Сергиевской улицы, которая с 1923 года именуется улицей Чайковского.) Среди множества венков (от товарищей, сослуживцев, учеников и родных), закрывавших гроб, был и венок «От Охтенских пороховых заводов». На ОПЗ Панпушко, в частности, принимал участие в опытах по изготовлению бездымного пороха (пироксилинового). (Первые отечественные образцы этого пороха были получены в 1888 году.) Отпевание, состоявшееся 2 декабря, почтили своим присутствием великий князь Михаил Николаевич, который был генерал-фельдцейхмейстером, то есть начальником всей русской артиллерии, и военный министр, генерал-адъютант Пётр Семёнович Ванновский. Упокоился Семён Васильевич на Казанском кладбище в родном для себя Царском Селе (ныне – Пушкин). Примечательно, что от собора до вокзала Царскосельской железной дороги и от вокзала в Царском Селе до могилы тяжелый гроб несли на руках.

Желая увековечить память Панпушко, товарищи и сослуживцы решили поставить ему скромный памятник, в связи с чем обратились к Александру III. Высочайшее разрешение артиллеристы получили, а вот средств из государственной казны так и не дождались. В итоге деньги на сооружение памятника пришлось собирать по подписке. На всё это ушло почти десять лет.

Торжественное открытие памятника на Главном артиллерийском полигоне состоялось 3 июня 1901 года. Его установили, по всей видимости, на том самом месте, где находилась лаборатория, взрыв бомбы в которой унес жизни Панпушко и трех его помощников. Этот памятник представлял собой бронзовый бюст Семёна Васильевича на фигурном чугунном столбе с основанием из двух плит. Специально для памятника была создана невысокая площадка-пьедестал со ступеньками с лицевой стороны. По углам этой бетонной площадки грозно торчат четыре снаряда, которые соединены друг с другом цепями. Бюст был отлит по модели скульптора Ивана Николаевича Шредера, академика Императорской Академии художеств, автора многих известных памятников. (В числе его работ – памятник Ивану Фёдоровичу Крузенштерну на нынешней набережной Лейтенанта Шмидта и памятник Александру Сергеевичу Пушкину, который теперь стоит на набережной Макарова.)

В советские годы памятник Панпушко по какой-то причине был демонтирован. Это произошло, по разным данным, в 1937-м или 1953 году. Памятник восстановили, но в ином, упрощенном виде. «Проект» разработали Иван Иович Бульба и Иван Николаевич Оглоблин, которые были начальниками артиллерийского полигона в 1946–1968 и 1941–1945 годах соответственно. Вместо утраченного бюста на сохранившийся чугунный столб водрузили крупнокалиберный снаряд с эмалевым портретом Семёна Васильевича в овальной рамке. Восстановленный памятник открыли 3 июня 1957 года.

Сравнив фотографии памятника Панпушко, сделанные в начале XX века, с современными, можно предположить, что сейчас на столбе закреплена новая табличка с кратким описанием трагедии 1891 года. Ниже появилась еще одна табличка – меньшего размера, свидетельствующая о втором рождении памятника. Площадка-пьедестал лишилась одной ступеньки и, судя по всему, отделки.

Любопытно, что могила Семёна Васильевича Панпушко на Казанском кладбище тоже была восстановлена во второй половине 1950-х. Так, во всяком случае, пишет Валерий Евгеньевич Лукин в своей статье «Скромный герой: его бронзовый бюст исчез бесследно», опубликованной в № 88 (5705) газеты «Санкт-Петербургские ведомости» от 20 мая 2016 года. Надгробием артиллеристу служит кусок корабельной брони с застрявшими в нем снарядами. Это захоронение является памятником федерального значения.                                          ИЗ ДРУГОГО ИСТОЧНИКА: ГИБЕЛЬ ПАНПУШКО и РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА/ПАНПУШКО и МЕЛИНИТ:автор статьи   З.Г.Оскотский:"Первой катастрофой, постигшей Россию в ХХ веке, первой и предопределившей все последующие, была русско-японская война.О русско-японской войне написаны уже целые библиотеки. Но и по сей день исследователи бьются над ее загадками. Некоторые современные историки даже называют ее "случайно проигранной войной". Приводят целый ряд эпизодов, в основном из хроники боевых действий на море, когда слепой случай действовал в пользу японцев и во вред русским.

Главной роковой случайностью считается гибель адмирала С.О.Макарова при взрыве броненосца "Петропавловск" 31 марта 1904 года. "Голова пропала", - говорили тогда в Порт-Артуре. Замены этой голове в России, конечно, не нашлось.Но есть мнение, мало известное широкому читателю (оно высказывалось только в специальных исследованиях по истории вооружений), о том, что была еще одна роковая случайность не меньшего значения, чем гибель прославленного адмирала Макарова, - гибель скромного штабс-капитана Семена Панпушко. Что взрыв, который во многом предопределил несчастный для России исход японской войны, прогремел за двенадцать с лишним лет до ее начала, и не на Дальнем Востоке, а в предместье Петербурга.Сделаем необходимое отступление. Почти 500 лет "богом войны" был дымный, черный порох - смесь древесного угля, серы и селитры. Шиллер писал, что "с тех пор, как изобрели порох, ангелы не участвуют в сражениях людей". Энгельс называл порох "великим революционером", который, пробив рыцарские доспехи, положил конец феодальному угнетению.

Следующая революция грянула (в буквальном смысле слова) в 1846 году, когда итальянский химик Асканио Собреро открыл нитроглицерин. Пораженный невероятной (до сих пор не превзойденной) разрушительной силой этой маслянистой жидкости, Собреро более года скрывал свое открытие, опасаясь, что его используют в военных целях. И только убедившись, что нитроглицерин слишком чувствителен к ударам и сотрясениям, а потому не может применяться в снарядах из-за опасности для самих стреляющих, он опубликовал наконец статью, обессмертившую его имя. Мудрый гуманист не учел одно обстоятельство: он открыл не просто новое вещество, а неведомое прежде грозное явление - детонацию. Джинн был выпущен из бутылки.Началась гонка за такой взрывчаткой для снарядов, которая была бы сравнима по мощности с нитроглицерином, но выдерживала бы сотрясение при пушечном выстреле. Заняла она куда больше времени, чем век спустя гонка за атомной бомбой. Только в 1880-е годы определилась конечная цель: вещество, которому французы дали шифрованное название "мелинит" (тринитрофенол, пикриновая кислота).

И уже на финишной прямой гонка, втянувшая ученых и промышленников, военных и разведчиков Франции, Германии, Англии, Японии, обрела особую остроту. На полигонах творилось непонятное. Мелинитовые снаряды могли вести себя прекрасно, а потом, вдруг, очередной снаряд взрывался при выстреле, вдребезги разносил пушку и убивал артиллеристов.
Разгадку этой тайны следовало как можно скорее найти. Или украсть.
По драматизму событий, накалу страстей "мелинитовая эпопея" во многом предвосхитила "атомную эпопею". Все было: охота за технологическими секретами, операции разведслужб, скандальные обвинения ученых в измене, громкие судебные процессы. Вот, разве что, никого не казнили, как Розенбергов. Ну, да и век был еще ХIХ-й.А в России мелинитом занимались понемногу разные люди. По-настоящему же - всего один. Зато какой! Люди, подобные Семену Васильевичу Панпушко, нигде больше, кажется, и не встречаются, кроме нашего Отечества.

Характер он показал еще юнкером в артиллерийском училище. За отказ выдать напроказившего товарища (свист из строя вслед проходившему начальству) был лишен производства в офицеры и отправлен служить солдатом на правах "вольноопределяющегося". Ах так? И юноша демонстративно отказался от привилегий, которые давал солдату статус "вольнопера".
Еще находясь в солдатчине, увлекся главным делом своей жизни и изучил все известные в то время книги о взрывчатых веществах.
Потом, с большим запозданием, ему присвоят, наконец, первый офицерский чин. Потом будет блестящее окончание артиллерийской академии, стажировка в Германии, научные исследования, собственные книги и статьи, звание действительного члена Русского физико-химического общества и Императорского русского технического общества, преподавание сразу в четырех военно-учебных заведениях Петербурга.Семьи он не завел. А чтобы заботы о питании не отнимали драгоценного времени, поступил в духе жюль-верновских ученых чудаков: расчетом и опытом установил, что четырех бутылок молока с двумя фунтами хлеба в день ему будет достаточно для поддержания жизни, полностью перешел на этот рацион и жил на нем в течение последних десяти лет. Это был фанатик, подвижник, трудоголик. Он спешил так, словно предчувствовал, как мало времени ему отпущено. Словно понимал, что никто другой не сможет решить для России "атомную проблему" его времени - проблему мелинита. В этих ярко-желтых кристаллах таилась та степень могущества, без которой государству, желающему остаться великим, нельзя было вступить в надвигающийся ХХ век.Вот только бы устранить причину внезапных взрывов!Казенных денег на исследования ему почти не отпускали. На Главном артиллерийском полигоне под Петербургом (возле станции Ржевка) он занял два неотапливаемых деревянных барака. На собственные средства, - жалованье штабс-капитана и преподавательский заработок, - оснастил их самодельными приборами. Помогать ему вызвались трое солдат (солдат!), которые при нем быстро сделались профессиональными лаборантами.

Почему представляется, что подобный тип ученого может появиться только в России? Ведь и Нобель (тот самый, учредитель Нобелевских премий) рисковал жизнью, когда на глазах стоявшей в отдалении публики бросал себе под ноги шашки изобретенного им динамита, чтоб доказать их безопасность. И Эдисон работал по восемнадцать часов в сутки. Но они не были бессребрениками и подвижниками, не служили ни Государству, ни Богу, ни Дьяволу. Старались и рисковали - для себя.
Зато - и в этом вечное преимущество свободного Запада - талантливые люди, в яром своем индивидуализме, там все равно действуют, как часть саморегулирующейся системы. Запад от одиночек не зависит.А тайна мелинита уже раскрывалась. И в прекрасно оборудованных европейских лабораториях, и в далекой Японии, где трудился химик по фамилии Шимозе, и в холодных бараках на Ржевском полигоне.

Мелинит - твердая кислота. В снаряде он реагирует с железом корпуса, образуя чувствительные, опасные соединения. Это они являются причиной катастрофических взрывов. А значит, решение проблемы в том, чтоб изолировать мелинитовый заряд от контакта со стальной оболочкой. (Чтобы избавиться от подобных хлопот, мелинит впоследствии заменят менее мощным, но более спокойным тротилом. Но это будет гораздо позже.)
Есть все основания полагать: проживи Панпушко еще несколько лет, он не только решил бы оставшиеся технические вопросы, но с его неуемной энергией заставил бы провернуться ржавые шестерни бюрократической российской военной машины. Армия и флот получили бы надежные мелинитовые боеприпасы. И тогда, вполне возможно, вся история России в ХХ веке потекла бы по иному руслу.Судьба не отпустила ему этих лет. Не позволила дотянуть даже до роковой цифры 37. Ему было только тридцать пять. И никто уже не узнает, где он допустил свою единственную, первую и последнюю в жизни ошибку.

28 ноября 1891 года в бараке, где Семен Панпушко наполнял мелинитом снаряды, произошел огромной силы взрыв, который буквально разметал деревянную "лабораторию" в щепки. Сбежавшиеся к месту трагедии солдаты и офицеры полигона застали страшную картину: обломки горели, все застилал дым. Сам Панпушко и двое его помощников-солдат - Осип Виноградов и Петр Шавров - были убиты на месте. Недолго прожил и третий, Василий Егоров. Когда его, обожженного, с оторванными ногами, укладывали на носилки, он смог еще приоткрыть глаза и спросить: "Капитан жив?" - "Погиб!" - ответили ему. - "Жаль, - выговорил умирающий. - Хороший был человек..." - и впал в предсмертное забытье.После гибели Панпушко работы над мелинитовой проблемой в России фактически прекратились. В Главном артиллерийском управлении больше не желали рисковать. В Киевском военном округе на опытных стрельбах мелинитовыми снарядами разорвало сразу две пушки и были человеческие жертвы, да этот взрыв под самым Петербургом. Нет уж, хватит!

Наверное, генералы из ГАУ не стали бы возражать, если б отыскался еще один фанатик, который все взял бы на себя: и работу, и риск, и тяжкий труд подталкивать их самих. Но второго Панпушко в России тогда не нашлось...Летом 1903 г. в ГАУ из агентурных источников получили сведения о том, что японские гранаты (фугасные снаряды) к полевым орудиям содержат двухфунтовый заряд вещества "шимозе", которое есть не что иное, как мелинит. Дело уже стремительно катилось к войне, и, казалось, надо бить тревогу.

Русская полевая артиллерия имела один-единственный тип снаряда - шрапнель (дистанционную картечь). Эффективная против войск, движущихся плотными колоннами, шрапнель мало действенна против пехотных цепей и вовсе бессильна против солдат в окопах и укрытиях. Нет, ничего не всколыхнулось в генеральских головах и душах.Расплата была страшной. Пока что не для генералов, их час придет только в 1917-м. Расплачиваться пришлось солдатам и строевым офицерам. В первые же недели войны по всей России пронеслось змеиное слово - "шимоза". (Естественная для народного произношения замена гласной сразу придала нейтральному слову "шимозе" отвратительное звучание.)

Снаряды-"шимозы" производили тем более ошеломляющее впечатление, что в русской армии не знали ничего подобного. Мощь их разрывов - с огненной вспышкой, оглушительным грохотом, столбами черного дыма и взметенной земли, разлетающимися тучами иззубренных смертоносных осколков - казалась сверхъестественной. "Шимозы" прокладывали путь японской пехоте. В обороне японцы могли укрываться за глинобитными стенками маньчжурских селений и оставаться за ними в безопасности под градом русских винтовочных и шрапнельных пуль. Когда же русские пытались занять оборону в таких же фанзах, "шимозы" разбивали их в пыль.
Несколько захваченных японских снарядов переправили в Петербург для изучения. Оказалось, японцы отливали из расплавленного мелинита шашки по форме каморы снаряда. Каждую шашку оклеивали вощеной бумагой в несколько слоев, затем обертывали оловянной фольгой, затем еще раз бумагой, и в таком виде вставляли в снаряд. Действительно, изоляция от корпуса была полной. В этих-то оклейках и обертках и заключался весь секрет надежности "шимозы".Впрочем, и в войсках быстро поняли, что ничего сверхъестественного "шимозы" не представляют, и не то диво, что они есть у японцев, а то возмутительно, что их нет в собственных зарядных ящиках.

На страницы популярного журнала "Разведчик" весной 1905 г. прорвалось анонимное письмо русского офицера с передовой, крик отчаяния:
"Ради Бога, напишите, что необходимо сейчас же, немедля заказать 50-100 тысяч трехдюймовых гранат, снарядить их сильновзрывчатым составом вроде мелинита... и вот мы будем иметь те же самые "шимозы", которые нам нужны и ах как нужны. Японцы начинают ими нас бить с дистанций, превосходящих действие нашей шрапнели, а мы им можем ответить лишь шрапнелью с установкой на удар - результат поражения которой нулевой..."Еще хуже обстояло дело во флоте. Фугасные снаряды японских 12-дюймовых морских орудий содержали целых сто фунтов "шимозы", и разрушительная мощь их, действительно, была огромной. Правда, они не пробивали броню, да и не были на это рассчитаны, но от их взрывов броневые плиты сдвигались и расходились друг с другом. На броне загоралась краска, вспыхивали деревянные палубные настилы, в разрушенных каютах и отсеках горело все, что могло гореть. Русские корабли, охваченные пожарами, пылали, как гигантские плавучие костры. А главное, в небронированных участках борта эти снаряды проделывали пробоины, по свидетельству современников, "в сотни квадратных футов". Сквозь такие проломы, погружавшиеся в воду при крене, вливались массы воды. И русские броненосцы, опрокидываясь, тонули.Русские комендоры стреляли ничуть не хуже, если не лучше японских.

В Цусимском разгроме, погибая, они добились почти четырех процентов попаданий. (Англичане в Первую Мировую показали два процента, немцы гордились тремя.) Русские бронебойные снаряды со специальными наконечниками, изобретенными адмиралом Макаровым, как раз отлично пробивали броню. Но их заряд из пироксилина был слишком слаб, и дело окончательно портили скверные взрыватели, которые часто отказывали.
Когда наутро после Цусимской бойни окруженные остатки флота под командованием Небогатова сдались, и японцы приблизились к русским кораблям, чтоб высадить на них свои команды, русские моряки с изумлением увидели на бортах японских броненосцев круглые отверстия, заделанные деревянными щитками, - следы своих почти безвредных снарядов.
В отчаянной спешке и главным образом благодаря тому, что в дело включился новый подвижник, молодой Владимир Рдултовский, в 1905 году мелинитовые снаряды для полевых орудий удалось, наконец, создать и запустить в производство. Но на фронт они уже не попали, было поздно. Война была безнадежно проиграна. В стране бушевала революция...Иной современный читатель, наслышанный о "пассионарных циклах", о "грубом" и "тонком" мирах, о влиянии Космоса на исторические процессы, о масонских заговорах и прочих мистических материях, пожалуй, воскликнет с негодованием: "Да разве может судьба империй, судьба великих народов зависеть от скучных трудов каких-то штабс-капитанов и от столь низких предметов, как вощеная бумага и оловянная фольга?!"

Но тут позвольте встречный вопрос: а отчего ж еще ей зависеть? Да как раз от этого и зависит! От способов завертки мелинитовых зарядов, от паровозов, самолетов, лекарств, компьютеров. А в конечном счете от того, какие условия для работы создает общество тем людям, которые все эти низкие предметы хотят и могут создавать.Самое страшное из того, что с нами сейчас происходит: мы утрачиваем способность создавать. Речь даже не о состоянии экономики, а об исчезновении творческого настроя, стремления к созиданию. Это значит, мы утрачиваем ясность мышления.

Изобретатели-дельцы вроде Нобеля, Эдисона, Гейтса у нас вряд ли скоро произрастут, климат не тот. Но если перестанут появляться подвижники - Панпушко, Вавиловы, Королевы, - а вернее, если не создавать условий для того, чтобы они появлялись, не уезжали из России, здесь трудились вволю и по возможности не погибали... Тогда - плохо наше дело.
Тогда нам никакая заграница не поможет. И если (от чего спаси и сохрани!) настанет день, когда начнут рваться в нашей жизни очередные "шимозы", будем видеть проявление неких мистических сил и чуть ли не перст Божий в том, чему вся разгадка - вощеная бумага да оловянная фольга."